Я буду осторожно связывать себя по ниточке, медленно, близоруко щуря глаза.
Белой ночи не будет. Будет темно, как зимой, и так же холодно. И в черной, нарисованной тушью комнате будет сидеть старик с лохмотьями красного шелка в руках и, подсвечивая себе белым фонарем, связывать меж собой торчащие из кусков нитки.
Я, как кукла, буду валяться со вскрытой грудью где-то неподалеку, на полу, в темноте. Руки бессильно раскинуты, глаза закрыты, по бледному лицу, единственному светлому пятну в облике куклы, одетой в черное, стекает слеза. Ноги подогнуты, будто я в последнем отчаянном усилии хотела подняться, да так ровно - сапожки сдвинуты шпилька к шпильке. Черные волосы разметаны, а в руке белесая лилия, выпавшая из волос...
Один за другим терпеливо скрепляются куски моего сердца. В отчаянии я разорвала его на куски, а кто-то добрый взялся сшить... Знаешь, очень больно, когда тебе вскрывают грудь живой, да еще и вытаскивают по обрывкам твое сердце. Каждый раз, когда дергают за ниточку, мертвой черной кукле больно - очень больно. Только, пожалуйста, не выкидывайте те куски сердца, что совсем безнадежны!! Это же те, кого я люблю...
Дверь скрипнет, и по всем законам жанра к старому мастеру должен зайти ты. И ты заходишь, идешь в темноте осторожно, идешь на фонарь, не видя меня...
-Сколько? - спросишь ты, показывая на что-то, скрытое от меня темнотой.
Старик засуетится, поднимет это что-то, и я увижу, что это кропотливо перешитое темно-красное бархатное сердце.
-Хорошо.
Ты возьмешь его, развернешься и пойдешь к выходу. Я не могу пошевелиться, не могу даже плакать, только про себя молюсь, чтобы ты заметил меня...
В темноте ты запнулся о мои закованные в высокие сапоги ноги... но не обратил внимания, обо что, нет, об кого ты споткнулся - выругался и пошел дальше. Дальше... К выходу. Хлопнула дверь - и тебя нет.
Старик не обратит внимания на твой уход, лишь равнодушно взглянет и будет дальше чинить мое сердце... |