Форумы мира Хаддан

Глава 2
Сандра сидела на ступеньках в пролёте между восьмым и девятым этажами, держа в руках дневник. Несколько странно вести настоящий рукописный дневник в наше время, но Сандра, имея около двадцати блогов, хотела иметь хоть одно место, где она могла сказать то, что реально думала. Сказать для себя…
В раннем детстве школа была горькой обузой, в которую я шла с цветами и со слезами. В среднем детстве школа стала местом, где можно укрыться от отца. В позднем детстве, в котором я сейчас, наверное, и нахожусь, школа стала для меня… чем? Лишь ещё одним бессмысленным местом. Таким же бессмысленным, как эти ступеньки, где я пишу свой дневник, как тот парк, где я впервые поцеловалась (я тогда ещё думала, что умею любить). Всё в моей жизни уже утратило смысл. А имело ли когда-либо? Имеет ли смысл существование птицы, если она родилась без крыльев?
Почему я не могу, как все? Нахвататься цитат со страниц знакомых вконтакте и поставить их главными жизненными ценностями? Осилить четыре тома «Войны и Мир» и поставить всё в том же контакте в любимые книги это эпическое произведение Толстого, только для того, чтобы все восхищались тем, что ты столько прочла, чтоб какой-то парень где-то сказал «А эта симпотяжка ещё и не такая уж дура. Можно с ней замутить…»? Почему я вынуждена страдать? И, что самое обидное, даже нет ни одной веской причины, по которой я могла бы страдать действительно… а потому общество никогда меня не поймёт. Скажет, что напридумывала. Скажет, что банальная малолетка. Много чего скажет… и, может, будет право?
Написав последнюю фразу, Сандра задумалась и решила поместить это произведение хоть в один из своих блогов. Конечно, придётся немного приукрасить. Даже не приукрасить, просто переставить акценты. Выйдёт очередная конфетка. Позёрство? Возможно, но чем ещё заняться в этом до невозможности скучном мире…
Её размышления были прерваны появлением на лестнице соседа Кости. Сандра поспешила закрыть дневник. Она улыбнулась и кивнула. Костя тоже кивнул, сказав «Привет, Саша». Сандра, как обычно, содрогнулась, но ничего не сказала. «Уже почти привыкла…» мелькнула мысль в её голове. Привыкание к собственному имени началось именно с Кости. В первый же день пребывания в новом доме он встретил её на этих самых ступеньках (он имел привычку подниматься пешком) и поспешил отрекомендоваться. Услышав странное имя «Сандра», он с удивлением спросил:
- Сандра… Сандра. Александра? Саша?
- Не надо, - она отвернулась, - пожалуйста, - она уже не плакала из-за этого имени, сочтя такую реакцию глупой и детской, но относилась всё также болезненно.
- Почему? Я ведь не прошу называть себя Родригесом. Ибо глупо это и мне не принадлежит. Ну какая ты, чёрт возьми, Сандра? Ты себя в зеркало видела? Саша Сашей…
Этой своей прямотой и честностью Костя порядком отличался от всех знакомых Сандры. «Провинциальные замашки», - с пренебрежением заявлял её отец, приехавший в молодости из славного города Набережные Челны, проработавший всю жизнь инженером в НИИ и никогда до этого момента не страдавший никаким ситизмом.
На встречу с этим самым отцом и убежал сейчас Костя. «Наверное, Костя уже привык каждый день выслушивать отца, - размышляла Сандра, - ведь стоит, улыбается, глядит в потолок, изредка отвечает, если этого уж крайне требует ситуация. Почему я не могу так? Хотя Косте этот человек никто, а мне… а мне отец».

Костя любил жизнь. Несколько безответно, как он считал, но всё-таки любил.
Он ехал в троллейбусе, возвращаясь из университета, и размышлял о своём прошлом, боясь думать о будущем. Осень, троллейбус, вечер, фонари горят через один, и что-то тихо шепчет ветер, заглядывая к пассажирам через дырки в железном корпусе троллейбуса. Чем не классическая русская романтика? Костя задумался, почему в Японии люди целуются, глядя на цветение сакуры, в Европе, выйдя вечером из ресторана и идя по парку, а в русской литературе всегда на задних сидениях троллейбуса вот такой вот осенью… и ведь всё в равной степени считается романтикой. Но Костя ехал один, лишь какая-то бабушка перетаскивала клеёнчатую сумку на тележке к выходу. Классический апофеоз русской жизни.
Косте вспомнилось детство – как и всегда по вечерам в троллейбусах. Вдруг он поймал себя на мысли, что не может вспомнить название посёлка, откуда он приехал. Никак с ума сошёл – месяц прошёл с того момента, как Костя зажил в Городе, а уже забыл, откуда он родом. Глупость экая…
Помнил Костя, что посёлок его был совсем не маленьким, а скорее даже большим. Костин отец любил говорить: «По вечерам здесь много огней, а по утрам пробки». Впрочем, живя теперь в Городе, наш герой понимал, что отцу, скорее всего, просто не с чем было сравнивать.
А как отец-то выглядел? Или выглядит? Жив ли отец?! Костя отчаянно затряс головой. Потеря памяти. К психиатру. Однозначно. Лечиться, пока вообще не забыл, кто сам-то такой.
Костя вышел из троллейбуса не на своей остановке…

Сандра смотрела в потолок. И думала о том, что пока ты лежишь на спине и видишь, что у тебя ещё есть потолок – граница между внешним миром и твоим пространством – ты ещё имеешь право лежать на спине и ничего не делать. Впрочем, сама Сандра никаких прав не имела. Это девушка прекрасно понимала. Ведь это не она «всю жизнь в институте на благо предавшей всех нас партии горбатилась». Она понимала, что, даже имей она такой шанс, она бы не стала горбатиться на благо какой-либо партии. Она очень хорошо осознавала свою естественную безыдейность и даже гордилась ей. То, что это современно и модно, её вовсе не волновало, её волновала когдашняя преданность некой идее и бессмысленность сего процесса… Есть ли смысл чему-то верить, если даже не знаешь, что будет завтра?
Звонок в домофон. Сандра всё также лежала и смотрела на неэстетичные и всё же красивые кривые линии на потолке. Хорошо, что они не закрасились. Иначе бы потолок не был потолком. Пойти, что ли, к трубке, висящей в коридоре? Зачем? Кто ей-то может звонить? Никак очередные гости к папаше…
Но папаша Астахов окликнул её, ещё и назвав Сандрой. Девушка мгновенно подбежала к белой трубке в коридоре.
- Саш, мне надо с тобой поговорить…
- Костя?!
- Я. А думала, я лишь на поучения способен?
- Я не думала. Зайти к тебе?
- Лучше на лестничной площадке. Более литературно.
- Угу, на них обычно придумывались все великие заговоры… придумывались под самые дешёвые сигареты.
- Любишь ты выискивать во всех событиях некие парадоксы, отрицающие напрочь всю значимость самих событий!
- Нет никакой значимости… любое событие имеет некую роль в жизни. Без одного неважного не было бы чего-то гениального. Разве не так?
- Хм. В принципе об этом я и хотел с тобой поговорить. Выходи на лестницу. Возьми сигареты. Я знаю, у тебя есть. Под паркетом прячешь…
Костя бросил трубку.
Сандра немного удивилась такому достоверному знанию её тайника, но это лишь подтолкнуло её выполнить Костину просьбу. Сказав папе коротко «Я выйду», что могла бы и вовсе не делать, ибо господин Астахов читал газету – а это значило, что Пётр Иванович занят и занят надолго, ибо после прочтения всех новостей он ещё обязательно пойдёт на кухню, будет долго курить и разговаривать сам с собой, рассуждая о непорядке в современном мире. Создавалось впечатление, что он и читает только для того, чтобы броситься на творения журналистов с агрессией, достойной критиков из праймтаймовых ток-шоу.
Впрочем, при такой нескрываемой ненависти к последним событиям современности, Пётр Иванович «никогда не опускался до разговоров с жалкими стариками на лавчонках, что в перерывах между сбором бутылок поливают грязью правительство, а потом сами же и жрут кашу, что раздают на улицах по праздникам». В этом несидении на лавочке Пётр Иванович и находил отличие интеллигентной критики от тупого стадного повторения громких лозунгов.
За несколько лет до описываемых событий господин Астахов получил достовернейшую оценку своих «интеллигентных» действий. Пётр Иванович случайно встретил своего одноклассника на улице и, немного растрогавшись, что с ним бывало крайне редко, пригласил друга детства к себе домой. Друг пришёл, Астахов счёл нужным поделиться своими наблюдениями, касавшимися окружающей действительности. Друг хмыкнул:
- Ну да, удел интеллигенции – сидеть на печи и громко кричать о несправедливости. А потом, когда печка перестанет греть, упасть и умереть, дабы потомки позже винили правительство в том, что даже (подчёркиваю – ДАЖЕ) интеллигенцию сберечь не смогли, топить, видите ли, перестали.
Пётр Иванович ничего не ответил, но больше с «другом детства» не встречался. Окончательно понял, что только с самим собой на кухне и поговоришь…
Впрочем, мы покинули тех героев нашего повествования, что предпочитали слову и мысли, столь уважаемым Астаховым, дело. Пусть это дело зачастую никакой мотивацией и не подкреплялось.
Сандра и Костя уже пять минут, как курили на лестничной площадке, глядя в чёрное небо за окном. Даже в начале сентября в Городе рано темнело. Молодые люди молчали. Лишь шум оконной рамы, что от порывов ветра беспрерывно билась о косяк, ибо не была ничем закреплена, нарушал тишину.
- Саша, ты знаешь, твоя мама серый человек…
- В смысле? – Сандра немного опешила – и непосредственно от заявления, и от неожиданного начала разговора.
- Я просто шёл по улице и начал разделять людей на два вида: серые и разноцветные. Точнее не я сам начал, а у меня так зрение перестроилось. Вот ты разноцветная, твой папа тоже, вон в той квартире цветной живёт… даже на двери его отпечатки видны.
- Костя, ты часом не сошёл с ума? – девушка слегка улыбнулась.
- Да нет же. Никакой фантастики, даже никакой философии с психологией. Банальное восприятие мира… знаешь, как в книгах. Вроде в комнате может находиться сразу 10 человек, а разговор ведут двое. Тот разговор, что касается сюжета книги. Остальные тоже о чём-то могут беседовать, но автор об этом умалчивает, ибо это не имеет отношения к повествованию… и вот оставшиеся восемь в восприятии читателя откладываются серыми фигурами, массовкой. Но ведь в то же время нередки случаи, когда писатели в одном романе некоторых персонажей вводят серыми, а в других романах эти же герои имеют главные роли… в жизни также. Для меня вот круг цветных определён – я ещё и отличать их научился.
- Просто тебе жить будет… - с печальной улыбкой, которая подвластна только 15-летним девушкам, ответила Сандра, - а я вот порой не могу определиться. Вроде и серый, твоим термином пользуясь, человек, а мне какие-то цвета несёт…
- Вот это самая интересная часть. Людей ведь можно разрисовывать. Вот ты например… какая же ты?
- Серобуромалиновая, - улыбнулась Саша.
- В тебе и в правду много цветов. Только ты зачем-то пытаешься их всех перекрыть каким-то красным, которого в тебе совсем мало. Ты крадёшь его у других людей. Ходишь с кисточкой, обмакиваешь её в палитру каждого человека и делаешь мазок на себе. А ведь за этим верхним слоем скрывается какой-то шедевр…
- Возможно. Только и шедевр это не последний слой…
- Почему? – Костя удивился, потом прищурился, - а, знаешь, ты права. Шедевр тоже ты сама рисовала. Там снизу ты жёлтая.
- Почему жёлтая?
- Полностью-полностью жёлтая… даже всего лишь один оттенок. Интересно…
- Что же интересного? Среднестатистический цвет. Таких миллионы.
- В том-то и дело. Но на этом жёлтом шедевр.
Сандра пожала плечами:
- Не я же его рисовала…
- А кто?
Сандра молчала.
- Впрочем, не важно. Ибо в этом ремесле не в художнике дело, а в холсте.
Костя затряс головой, достал ещё одну сигарету из пачки, долго щёлкал зажигалкой в надежде подкурить, наконец, затянулся. Как-то странно затянулся – откинув голову назад, как порой делают начинающие курильщики, дабы дым не шёл в глаза, и зажмурившись, что только усиливало сходство. Потом вдруг сказал:
- Я ведь, Саша, память потерял… Представляешь, не могу вспомнить, откуда родом, чем занимался, зачем сюда приехал. Папу с мамой – и тех забыл. Нехорошее у вас место – Город… боюсь даже к врачам вашим идти.
- А краски причём?
- Краски – это так… - Костя пожал плечами, - Я их выдумал только что. Тебя развлечь, себя тоже. Да и просто – негоже как-то человеку в наше время жить, не выдумав ничего. Впрочем, даже не я их выдумал, наверное. Прочитал где-то, вот и лезет в голову теперь… я с каждой секундой, Саша, всё больше и больше забываю. Скоро не вспомню, кто ты и почему мы тут стоим. Ты только не пугайся. Главное – говорить. Не терять нить. Краски, Город, сигареты под паркетом, о которых я угадал, художники, музеи, любые темы.
Сандра молчала, непонимающе глядя на него. Казалось, Костя больше не думал и выбрасывал на поверхность ранее забракованные отрезки мыслей. Проще говоря, бредил.
- Ладно, Саш, я пойду. Дел, знаешь ли, много. Город, - студент улыбнулся, - Город зовёт… - и убежал по лестнице вниз.