Никогда не любил пафос: джентльменов, скрывающих за фраками и состоянием отсутствие каких-либо идей, и дам, скрывающих за вымеренным под линеечку декольте отсутствие груди… простите, я хотел сказать «живости». Даже будучи ещё бедным человеком, обитавшим в пригороде и встающим в пять утра, чтобы успеть на электричку, я уже знал, что когда-то мне придётся вставать в одиннадцать утра, выпивать бокал шампанского, завтракать в кафе с видом на Монмартр, чтобы хоть как-то убить время до вечернего приёма… и тогда эта мысль уже призывала меня остановиться и вернуться под одеяло, чтобы не успеть на электричку с рукописью никому не нужного романа… А вечером на той же станции я покупал чернила, я писал исключительно чернилами, скрывая за снобизмом отсутствие денег на печатную машинку. Все называли меня графоманом, а я лишь радовался за наших людей, что они, наконец, выучили хоть одно умное слово. И вот теперь я выхожу из такси и ступаю подошвой лакированного башмака на мокрую после дождя мостовую, навстречу мне бежит швейцар, улыбаясь всеми своими зубами, которых у него, кажется, на порядок больше, нежели 32. Какие-то девчонки-подростки, проходящие по улице, с интересом смотрят на меня, на мой дорогой плащ, на нестарое лицо с уставшими глазами, а я даже не изображаю в ответ улыбки – проблема отсутствия женского внимания сменилась у меня проблемой его повышенного присутствия…
Хозяин, завидев меня издалека, бросает гостей у барной стойки и кидается пожимать мне руку, заменяя своим рукопожатием неприличное в подобном обществе объятие. Я стараюсь припомнить его имя, что у меня не получается – раньше я называл в подобных случаях людей «Извините», ныне я просто молчу. Он с восторгом воспевает то, что я нашёл в своём плотном графике (ещё бы: дом-кафе-приём-дом) время и смог приехать к нему. Он ещё ни разу не назвал меня по имени – неужто тоже забыл? Если так, то плохо. Надо бы подарить ему книжечку с автографом, пусть покажет внукам. Или ему ещё рано иметь внуков? Я внимательно всмотрелся в его морщины. Определённо рано…
Меня окликнули с другого конца зала. Небось такой же, как и я – посетитель всех этих мероприятий. Сделаю вид, что не слышал. Надоело. Ещё один круг по залу, ещё десять улыбок, может, одна даже искренняя, и я удаляюсь до конца вечера к барной стойке…
Знакомый уже бармен наливает мне привычный двойной виски. Жидкость обжигает мне горло и постепенно растекается по телу, заставляя каждую клеточку ощущать тепло, чудным образом смешанное с полной апатией.
- А последняя книга удачна. Чертовски удачна! – начинает беседу севший рядом со мной человек, кажется, из той редакции, что когда-то отказалась меня печатать и теперь кусает локти.
- Выпьем? – да, у меня с такими людьми разговор короткий, их роль в своей жизни я уже определил.
- Почему бы и нет? – отвечает сидящий рядом после показательного обдумывания, - Виски?
- Двойной, - киваю я.
- Так вот, к разговору о книге. Вам не кажется, что было немного жестоко убить любимую главного героя? Читатель ведь хочет более приятных эмоций. Почему бы не закончить свадьбой?
Скучно, Господи, как скучно…
- Я – пессимист.
- Вам ведь нужна выручка от ваших книг.
- Спасибо, на материальное положение не жалуюсь.
- Денег не бывает много… - мой собеседник делает последнюю попытку.
- Бывает, - жму я плечами.
- Ваше здоровье, - он поднимает свой бокал, залпом пьёт и уходит в другой конец зала.
- Ваши болезни, - я выпиваю виски, с улыбкой глядя ему вслед.
- О чём он вам рассказывал, эта старая пародия на буржуа?
Я поворачиваю голову. Рядом сидит молодая девушка в белом платье. Она улыбается, но улыбка её грустна, также как и глаза, в которых, кажется, отображена вековая мудрость. Всё в её внешности выглядит уставшим. Уставшая молодость… куда мы катимся?
- Выпить ему хотелось, а товарищей он своих где-то потерял…
- Я думала, он Вам, как и мне, предлагал написать книгу, обещал позаботиться о дальнейшей судьбе, говорил, что молодым авторам сейчас самое время писать…
- Нет, такие весомые предложения он делал только Вам, - отвечаю я, отмечая про себя два факта: 1) она не знает, кто я. 2) старый прохиндей умело использует своё положение.
- Как будто по моему лицу не видно, что я в своей жизни писала лишь сочинения на тему «Как я провела свои летние каникулы?».
- Позвольте, а что Вы делаете на литературной вечеринке? – мне и вправду стало интересно, в моей душе появилась надежда, что здесь есть хоть один нормальный человек.
- Сижу у барной стойки.
- Неужели нет более достойных мест для этого?
- Неужели нет более достойных тем, нежели женский алкоголизм в светском обществе?
- Есть, - жму я плечами, - поехали ко мне. С меня завтрак.
Я обворожительно улыбаюсь.
- Хам! – она встаёт и быстрыми шагами уходит в неизвестном направлении.
Скучно, Господи, как скучно…

Струя холодной воды резко ударила мне в спину, превратившись в обволакивающий поток. Очередной бездарный ничем не запомнившийся вечер, подумал я. Теперь часов до пяти утра мне предстоит писать очередной роман, конечно же, про это чёртово высшее общество… Чтобы заставить всех этих посетителей приёмов чувствовать себя прототипами героев моих книжек... Чтобы мне не упасть с той веточки, что я занимаю в Свете. Но я уже давно ничего не пишу. Уже где-то год отшучиваюсь тем, что творю книгу всей моей жизни. А между тем жизнь утратила всякий смысл.
Наверное, будь моя жизнь моим очередным романом, я бы заставил своего героя влюбиться. И сейчас я бы стоял под этим самым душем и с улыбкой вспоминал о той, единственной, с которой я ещё не знаком, но которую уже люблю. В таких случаях герою достаточно одного взгляда.
Возьмём, к примеру, ту девушку в светлом платье, которую я спугнул своим жутким хамством. Всё в её облике можно передать одним словом: Светлая. Глаза подобны… чему могут быть подобны глаза? Горной речке в часы рассвета? Пошло. Блику солнца на гладкой поверхности стеклобетонного небоскрёба? Слишком реалистично. Разнообразные фиалки оставим Петрарке. Глаза её подобны небу, по которому быстро бежит маленькое белое-белое облако. Это облако можно не заметить, но не почувствовать его нельзя. Её длинные русые волосы не собраны ни в какое подобие причёски, они просто падают вниз таким образом, что ты ужасаешься при мысли о том, что их можно было бы скрепить тонной невидимок и заставить лежать покорной шапочкой с претензией на haute couture. Её лицо не похоже на те круглые лица, которые воспевали русские классики, оно приятной овальной формы, и с него не сходит грустная улыбка. Во всём её облике присутствует эта непонятная светлая грусть, в каждом жесте, движении губ, взгляде… тебе начинает казаться, что она знает всё, и от этого ей уже бессмысленно жить в этом мире. Эта светлая грусть как будто говорит о том, что она уже умерла… или она единственная живая.
В общем, хватит, хочу спать. При всём желании не смогу развить в себе романтика. Потому что это со мной уже было…
Едва моя голова коснулась подушки, Морфей коснулся моих мозгов, и моя душа отправилась путешествовать по моей юности, заставляя даже оставшееся на месте тело содрогаться при взгляде на некие подробности той жизни…
Продолжение следует...