Маховик

Очень странный рассказ. Может быть воспринят как предостережение, а может быть, как безумный фанфик к одной игре (кстати, если возникнут гипотезы - отпишите, интересно узнать, похоже ли получилось) Итак, рассказ

Маховик

Город грёз

Серое, облачное утро накрыло своими думными свинцовыми облаками улицы мегаполиса. Многокилометровые пробки заполонили всё пространство между гигантских небоскрёбов и жалких клочков всё ещё зелёных парков. Деревья в них ещё пытались хвататься за жизнь, но стальные клещи безликого города всё сильнее стискивались вокруг их законной территории.

Толпы людей, понурив взгляд, шли в огромном потоке, толкаясь, извиняясь, тихо разговаривая. Ни одной улыбки, ни раскатистого смеха, куда же ушли эти звуки, что так радуют мой слух?

Надвинув шляпу с широкими полями на глаза, положив руки в карманы, я шёл вперёд, периодически поглядывая на понурое небо. Что я там ищу? Не знаю. Надежду? Последний лучик солнца, что случайно прорвался через тысячи тонн пыли в атмосфере? Или, может быть, выход? Если да, то куда…

Серые улицы, запуганные взгляды, злые нравы. В какой-то день это стало нормой, в этот день умер последний человек, который умел смеяться. Раньше ни одной шумной вечеринки, ни одного банкета не обходилось без шутки, без изрядной дозы юмора и…

Но то время прошло. Люди разучились смеяться. Они приходят на шумные дискотеки, где стук сердца заменяется стуком ударника, где кровь наполняется адреналином, и тело безудержно содрогается, выколачивая из себя литры пота. Они безмолвно работают на тяжёлых безжизненных машинах.

Деньги – единственная ценность современного мира. Ничего кроме денег. Каждый пытается набить свои карманы чёрно-белыми бумажками, показать, что их у него больше. А когда речь заходит об истинных ценностях - о семье, о близких - он даже не может вспомнить имени собственной дочери.


А когда становится совсем плохо, они попадают ко мне.


Ноги привели меня к высокому каменному зданию. Покрытый белой шершавой краской фасад, как всегда, поприветствовал меня своим безжизненным безразличием. Тяжёлая деревянная дверь перекосилась – пришлось поработать плечом. Скрипя ржавыми петлями, дверь поддалась только с третьего толчка.

В нос ворвался запах сырой штукатурки и старого, гниющего дерева. Ветхие дубовые ступени, треща под ногами, привели меня к кабинету с маленькой табличкой, где чёрным по белому было написано: «А.С. Психиатр» - просто и понятно.

Старая клиника нуждалась в ремонте. Каждый день пациенты, самые нормальные из всех, кого можно встретить на улицах, жаловались на протекающие потолки, на выбитые стёкла и на дыры в полу. Нянечки в старых серых халатах, развозя на скрипучих тележках лекарства, каждый день успокаивали пациентов, обещая исправить все неполадки.

Приходилось закрывать пол старыми прохудившимся чанами из столовой.

Повесив на стальной крючок своё серое пальто, я опустился в кресло, придвинув поближе стопку корреспонденции, которая волшебным образом, каждое утро находилась на одном и том же месте.

Письма, письма, письма. Мне приходит всего три категории писем. Первая категория – от родственников пациентов, что находятся в лечебнице. Все написаны одинаковыми корявыми буковками… И хотя тексты разные, написаны одними и теми же калечными словами. «Сделайте всё так, чтобы он поскорее вернулся на работу, мы готовы предоставить вам любое вознаграждение» или «Чем быстрее он окажется на рабочем месте, тем больше будет ваш гонорар»… и так далее… Ни имени родственника, ни фамилии, ничего.

Вторая категория – письма от вылечившихся людей. Их меньше всего. Если сегодня ты случайно попал в психиатрическую лечебницу, твоя дальнейшая судьба предсказывается с девяноста пяти процентной вероятностью – вечное скитание по коридорам больницы. Вчера успешный человек, у которого в кармане на пятьдесят бумажек больше, чем у остальных… А сегодня одно неверно сказанное слово, одно забытое имя, и ты у меня в клинике.

И те немногие письма, что приходят от вылечившихся пациентов не блещут оригинальностью. Подчерк, конечно, другой, но суть та же – однообразные, серые, безжизненные письма.

Ну а третья категория – самая настырная. В этой категории жизнь бьёт ключом. Глядя на рекламные письма, мне кажется, что мы ещё можем вырваться из этой серой ямы супер-я. Самые толковые люди нашего поколения предлагают красиво потратить заработанные бумажки. Купить подарки близким, слетать в экзотические страны, ощутить на себе давление дна океана и невесомость открытого космоса.

Только рекламу никто не читает. Чаще всего, эти письма даже не вскрываются, их просто отправляют в корзину для бумаг, или в измельчитель. Сейчас людям нужна вода, белый и чёрный хлеб и соя – это всё, на что они тратят деньги.

Перебирая бумажки со старыми типографскими знаками, я в очередной раз удивился, что до сих пор, эти несгибаемые рекламщики умеют сочинять стихи. Пусть сбивающиеся с такта, пусть всего с одним слогом в рифме, но стихи!

В порыве странного чувства, я подошёл к старым осыпающимся стеллажам и достал из секретного ящика свою настоящую гордость – сборник стихов. Некогда яркий, насыщенный, он выцвел и потускнел. Краска хлопьями облетала с его обветшалой обложки. Но чёрные резные буквы на белом фоне, так ладно складывавшиеся в стихи, продолжали радовать взгляд, от этого даже обложка становилась живее.

В дверь постучали.


Спрятав книгу и закрыв панель в стене, я вернулся в своё кресло и схватил в руки по конверту.

-Войдите, - надвигая на нос пенсне, выдавил я.

В кабинет вошли две медсестры, ведя под руки невысокого лысеющего человека. Сложно сказать, сколько ему было лет. Осунувшееся лицо, серые глаза, впалые щёки. Длинные пальцы постоянно теребили полы чёрного пиджака. Сгорбленная спина и мозоли на ладонях выдавали станкового работника. Поперёк лица сиял уродливый свежий шрам. Края уже зарубцевались, а внутри виднелись следы медицинских нитей.

-Что случилось? – спросил я, как ни в чём не бывало, отправляя очередное письмо в корзину.

-Этот человек, без документов, без опознавательного телефона сидел в парке, во время рабочей смены, - ответила одна из сестёр. Странно, что человек никак не отреагировал на это предложение, он лишь продолжил бездумно смотреть на какую-то точку за моей спиной.

-Очень интересно, - я встал с кресла и сделал несколько шагов, закрывая ему обзор. Никакой реакции, зрачки даже не сузились, пытаясь поймать мою фигуру в фокус.

-Говорят, когда Братья Порядка нашли его, - в начале фразы она понизила голос, а к концу и вовсе перешла на шепот, - он смеялся!

-Интересно… Что ж, - я снял пенсне и положил его в карман жилетки, - Спасибо, сёстры, а теперь, оставьте нас, я хочу провести обследование наедине.

-Как же наедине? Мы поможем!

-Нет, я сказал, наедине, - я развернулся к ним спиной и достал из кармана щепотку чихательного табака. Дождавшись, когда дверь за спинами сестёр закроется, я, нервно теребя нос, придвинул стул и сел напротив нового пациента.

Где-то с пол часа, я разглядывал его лицо, его фигуру, его странные, крючковатые, словно лапки богомола, пальцы. А пациент продолжал безучастно смотреть куда-то в даль.

Достав из стола стетоскоп и молоточек, я прослушал его спокойное, даже слегка замедленное сердце и проверил рефлексы. Всё было в порядке. Только пальцы… они не давали мне покоя. Было в них что-то странное, что-то жуткое, но я никак не мог понять что.

Через несколько часов обследования, за которые пациент не проронил ни звука, я подошёл к окну и распахнул ставни, позволяя холодному воздуху влетать в душное помещение. Тут же запахло выхлопными газами и затхлым дыханием большого города. Я опять взглянул на небо, словно пытаясь что-то отыскать в сложно переплетённых изгибах пылевых облаков.

От внезапного звука я чуть не выпал из окна.

Человечек сидел на стуле и трясся, его голова безвольно упала на грудь, что бешено вздымалась и опускалась, в такт нелепому, ухающему звуку, похожему на большой работающих поршень в цилиндре двигателя. Пальцы, нелепо переплетясь друг с другом, вонзились в мягкий живот, из-под ногтей показалась кровь.

Я подбежал и запрокинул больному голову. Его глаза были мёртвыми, они продолжали смотреть прямо перед собой, а лицо расплылось в страшной размазанной маске. Его сердце продолжало биться как и раньше, рефлексы сохранились… но что-то покинуло его тело. Что-то ушло и навсегда отобрало у несчастного разум…

Я печально опустился на кресло, нажимая кнопку вызова.

Ещё один… за последнюю неделю это уже девятый случай. И каждый раз не тот. Неужели, люди пытаются снова научиться… смеяться?


Ночь


Дверь закрыли. Я не знаю кто, я не знаю, зачем… просто вечером, пытаясь выйти на улицу я не смог этого сделать. Тяжёлая дверь напрочь отказалась открываться, словно срослась с косяком. Пожав плечами, я вернулся в кабинет.

В холодильнике было достаточно масла и чёрного хлеба, а чёрный кофе в здании не переводился никогда. Решив заняться разбором историй болезней, а заодно провести статистику, я закопался в бумаги. Сотни диагнозов, тысячи случаев… все эти люди прошли через мои потемневшие от свинца руки. Грубая кожа на лице скрывала молодое лицо… да, мне ещё не исполнилось тридцати, а я уже выгляжу как старик… время… оно утекает…

Внезапно за дверью забрезжил свет. Обычно в это время в клинике остаются только больные и две-три дежурные сестры и обход случался несколькими часами позже. Но сейчас, в щель под дверью был виден кусок пола, освещённый словно старой керосиновой лампой – тусклый, слабый, но такой тёплый, такой приятный свет…

Накинув жакет на плечи, я медленно подошёл к двери и осторожно надавил, чтобы в узкую щёлку можно было разглядеть небольшой кусочек коридора.

В темноте стояла фигура, и нигде вокруг не горел огонь.


-Здравствуйте, док, - приятным голосом обратился ко мне человек.

-Здравствуйте, - нелепо отворяя дверь, ответил я. Пытаясь чётче разглядеть человека, я надел пенсне, но даже через толстые диоптрии не смог рассмотреть черт его лица, оно словно расплывалось. – Чем обязан?

-Я вас давно жду, - ещё более приятным голосом ответил мужчина. В какой-то момент мне показалось, что каждое его слово бальзамом растекается по искалеченной душе. На неясном овале лица проступил ряд белых чистых зубов. – Вы, похоже единственный, кто ещё способен понять…

-Понять что? – переспросил я, делая шаг к человеку. Но вместо того чтобы приблизиться, я внезапно понял, что фигура наоборот отдалилась. Её контуры на секунду расплылись, словно обратившись в дымку, и через крохотную долю секунды возникли на расстоянии нескольких метров от меня.

-Понять что твориться вокруг… И, пожалуйста, не подходите. Я нахожусь здесь нелегально, если меня заметят, всё закончится быстрее, чем кто-либо поймёт, что случилось. – Первые секунды странного ощущения чуда сменились разочарованием. Этот человек оказался простым шизофреником… с сильно развитой манией преследования и манией величия. Я хотел было что-то сказать, но он не дал, начав свой странный рассказ.

-Вы видите, что происходит вокруг нас? Нет... конечно нет. Как вы можете что-то увидеть, если вы – часть картины, часть естества и каждое изменение в этом мире меняет и вас. Сотни людей бродят по улицам, словно мертвецы в канун дня всех святых. Они всё видят, всё слышат, но они глухи… и слепы. Даже сейчас вы не понимаете, о чём я вам говорю… вы стоите здесь, посреди опечатанного столетнего здания психиатрической клиники и пытаетесь поставить диагноз очередному умалишенному. Но разве я такой?


Разве я хуже тех людей, что ходят по улицам? Да каждый второй в вашей клинике нормальный! Люди просто устали от серого мира. Они, возможно, инстинктивно чувствуют, что вокруг что-то меняется, но не хотят в это верить. А их мысли? Конечно, человек сойдёт с ума, если содержимое его бессознательного, куда тоннами вытесняются факты внезапно прорывает грань! И приходит озарение!

В одно несчастное, ничего не решающее мгновение, они понимают, что же случилось с миром! Что стало причиной и к чему это всё приведёт…

Ну вот, я так и знал. Вы слушаете меня, но не слышите. Я даже уверен, что вы смотрите на меня, но не видите… А когда вы в последний раз видели рассвет? Не помните? А разве он хоть раз пропускал своё время в небесном расписании? Нет. Каждый день солнце упорно взбирается на небосвод, чтобы подарить людям надежду, раскрасить их сердца… но никто на него не смотрит. Да нет, смотрят! Не замечают.

Половина тех слов, что я сейчас вам сказал для вас лишь пустой звук… когда-нибудь, возможно, вы поймёте, о чём я говорю… но сейчас… сейчас вы ещё слишком близки своей картине…

Доктор! Я прошу! Нет, я МОЛЮ вас! Вырвитесь с полотна, взгляните на буйство… моими глазами! А лучше своими и поймите, как без должного ухода изменился мир… на что он стал похож… Куда уходят мечты? Никуда… в какой-то миг человек перестаёт о них думать, и они становятся лишь ступенью в становлении его личности, но преступление, которое сейчас совершает каждый человек непростительно. Не губите себя… А сейчас, мне пора… я приду к вам… позже… когда вы обдумаете, что я вам сегодня сказал. Просыпайтесь, доктор, больные зовут.


Фигура растаяла в воздухе.


Громкий шум заставил меня невольно вздрогнуть. Тут же я почувствовал, как что-то сильно сдавило руку, а тело приняло горизонтальное положение. Надо мной стояла одна из сестёр и нервно натирала запястье ваткой со спиртом, держа другой рукой большой шприц с прозрачной жидкостью.

-Стойте, не надо, я в порядке, - распуская жгут прошептал я. Оказалось, что я растянулся прямо на полу коридора. Пенсне слетело с носа и куда-то закатилось, я решил, что найду его позже. – Давно я тут лежу?

-Не знаю, господин профессор. Я делала обход, как всегда в три ночи, смотрю, вы на полу лежите, весь трясётесь, каждый мускул дёргается, словно вас кто-то за ниточки тянет. Ну я испугалась, побежала за морфием, а когда хотела укол сделать, вы уже и в себя пришли.

-Ясно, спасибо, - я отодвинул девушку в сторону, невольно обратив внимание, что халат слишком сильно стягивает ей грудь. От этой странной мысли я на секунду замер, пытаясь понять, откуда она взялась. Он тут же перестал об этом думать, так как в углу коридора, как раз около палаты номер восемь, лежал ещё один человек. Именно в том месте, где некоторое время назад стояла фигура. – Принесите раствора спирта и кубик галоперидола.

Сестра кивнула и, побежала на первый этаж. Я же подошёл к лежавшему на полу человеку и перевернул его на спину. Жизнь едва теплилась в его груди. Дыхание было еле заметным, сердце билось прерывисто, иногда на несколько секунд замирая. Зрачки закатились и не реагировали на свет. Когда прибежала сестра, он отошёл.


С того дня я стал замечать странные вещи. Все звуки в клинике стали словно приглушёнными. Я перестал ходить домой, пытаясь определить, что же изменилось. Но никак не мог понять. Всё стало… другим, неправильным. Такого никогда раньше не было. Я, конечно, несколько раз до этого задумывался, что наш мир куда-то катится, но никогда ещё так ясно не чувствовал этого.

Я часами сидел в разных палатах, слушая бред пациентов, пытаясь понять, что же имел в виду тот человек, говоря, что они нормальнее тех, кто снаружи? Ответа не было. Больше всего мне нравилось сидеть в палатах у кататоников. У них всегда было как-то ярче, насыщеннее, словно они сами светились.

А потом я понял, в чём дело… ну, мне показалось, что я понял. От закравшейся в голову мысли буквально отнимались ноги. Я не мог больше спать, ночами просиживая в кресле, продолжая вычитывать истории болезней, стараясь найти что-то общее.

Сестры стали обо мне беспокоиться, а я лишь отсылал их обратно к пациентам, настаивая, что они важнее меня. А тем временем прибывали новые больные. Все с одинаковыми симптомами. Кто-то гомерически булькал, хватаясь за грудь. Кто-то нелепо раздвигал губы в попытке улыбнуться. Но все были безжизненными.

И с каждым днём голоса в клинике становились всё глуше, стены становились всё темнее… У меня стали подгибаться колени, я не мог нормально совершать обходы... пока однажды…


Я проходил мимо одно старой, заброшенной палаты, где уже лет десять никого не лежало. Во время урагана на здание упало дерево, проделав в стене огромную дыру. Денег, чтобы её заделать у клиники не было, как и желания. Потому, дверь заперли и оставили всё как есть.

Так вот, проходя мимо этой палаты, я заметил, что дверь слегка приоткрыта. Заржавевший от времени амбарный замок нетронутым висел в одной из петель. Я заглянул в палату и голова пошла кругом.

В грязной, пыльной, годами не мытой палате, на старом полусгнившем стуле сидел одетый в пиджак человек. Он смотрел неизвестно откуда взявшийся телевизор и широко улыбался! По настоящему! Это была не улыбка умалишённого, пустая, бессмысленная. Это была улыбка радости…


А, ты снова пришёл? Я опять ждал тебя. Ага, ты, кажется, начинаешь понимать, что происходит. Сумел оторваться от полотна? Поднялся на несколько сантиметров выше рисунка и чуть-чуть повернул голову. И этого хватило, чтоб лишить тебя сна. Замечательно. Тебе медленно открывается истина. Старайся не сбить сразу все печати, а-то станешь одной из них, бездумных, сухих оболочек.

Хорошо… очень хорошо… я доволен, я чувствую, что ты просвещаешься. Ты хочешь знать, а остальные не хотят. Но истина не может долго прятаться, она становится известной, и лучше узнавать её медленно, как ты.

Маховик замедлит своё движение, когда ты подойдёшь к разгадке. Чем ближе ты будешь, тем меньше будут его неумолимые витки, тем медленнее будет его махи… а если он остановится, считай у людей ещё есть шанс…

Рассказ просто заставляет думать. Его начало так реалистично, и, к сожалению, так похоже на окружающий мир, где смех, случайно прозвучавший на улице, вызывает недоуменные и осуждающие взгляды прохожих, а улыбка на лице является поводом для постановки диагноза...

Спасибо за предоставленное удовольствие.