Жизнь=любовь

Мое первое сочинение, не знаю куда отправить, наверное сюда,т. к. не про Хаддан

Посвящается Локомотиву (президенту)



«Я свободен, словно птица в небесах,

Я свободен, я забыл, что значит страх,

Я свободен с диким ветром наравне,

Я свободен наяву, а не во сне.

Я свободен…»

Кипелов



Она стояла на краю обрыва и смотрела вдаль, туда, где всходит солнце. Там, на горизонте поблескивала речка, та самая, где она когда-то ловила раков. Она стояла на краю крутого склона оврага, заросшего травой и колючим кустарником.

Она вспомнила, как лет шесть назад съезжала с этого склона на лыжах. Такая трасса у профессиональных горнолыжников называлась черной, наивысшей степени сложности, а она, толком не умеющая кататься и на обычных лыжах, без специального обмундирования, рискуя жизнью, слетела вниз пулей, лавируя между кустарников, наледей, вызывая своими неловкими движениями лавинный сход снега. Съехав вниз, она, с только ей присущей детской непосредственностью, смеялась над его мертвенно бледным выражением лица. Он, тогда не сумев удержать ее от безумного спуска, помчался в объезд, по дороге, в панике представляя, что придется на себе вытаскивать переломанную девчонку, что вообще может от нее остаться после такого падения? Что он скажет ее родителям? Не остановил? Не удержал? Тогда он проклинал себя за то, что уговорил ее поехать на это место. Но он и предположить не мог, что она пойдет на такое безумство! И ведь явно это не попытка самоубийства, а очередной показ своего «Я». Когда же он подъехал ко дну оврага, то увидел ее абсолютно невредимую, счищающую палками налипший снег с лыж. С тяжелым вздохом облегчения его сердце ухнуло куда-то вниз. Вот так и седеют в 20 лет. Придя в себя, он начал распекать ее за безумство, а она лишь просто молча слушала и глядела куда-то вверх. Когда он завершил свой монолог, то она меланхолично взглянула на него и прошептала: «Ничего себе, спуск, а ведь так можно и убиться! А снизу он выглядит гораздо страшнее.» Только сейчас она осознала, какими печальными могли бы быть последствия, допусти она при спуске хотя бы малейшую оплошность, одно неверное движение, и ей был бы каюк…

В этом была ее странная особенность: в аврале, в экстремальной ситуации, она принимала верные решения молниеносно, в обычной же жизни ей нужна была масса времени на раздумья, принятие решений. Поэтому, довольно часто она искусственно доводила проблему до критических масштабов, чтобы разом все решить. Риск конечно колоссальный, но без этого она не могла, только в авральном режиме она могла эффективно работать, только на повышенной скорости…

Она осознала, какому риску подвергла себя. Ее пронзила дрожь. Тут уже она не могла контролировать свои чувства…

Еще один пунктик: что бы ни происходило вокруг, она не покажет, что у нее действительно твориться в душе. За обеззаруживающей улыбкой и по-детски беспечным смехом может скрываться боль, душевная обида. За истерией по поводу сильно медленно (или сильно быстро) текущего времени прячется колоссальная просто неуверенность в себе, боязнь не оправдать чьи-то ожидания, страх поражения, разочарования близких ей людей. Но никто, даже самые близкие, зачастую не могут понять, что с ней. А истинные переживания обычно скрываются за показной блажью. Она считает зазорным попросить о помощи для себя, отталкивает друзей и родных или же загружает несущественными вопросами (такой отвлекающий маневр), что воспринимается как обычные капризы, но в то же время, взваливает на себя чужие проблемы, и молча тянет. Лучшим вариантом для всех в такой ситуации молчаливое одобрение, или же, в случае ее ошибки, незаметно для нее, тонко так повернуть в нужное русло. Ведь любые открытые порывы помочь воспринимаются в штыки: «Я сама!!!» Нет, может и сама, через ошибки, их исправления, кучу лишнего времени, потерю сил, полное разочарование в достижениях. Как же цель достигнута, получено, что хотела, и снова ставит себе трудновыполнимую задачу, и снова самоупреки в том, что ничего она еще не добилась…

Но тут она не смогла сдержаться, страх был сильнее ее, хоть она и продолжала попытки успокоиться. Он стиснул ее в своих объятьях, нет, теперь он никуда ее не отпустит, эта девочка его, теперь он будет ее оберегать, он отведет любую беду, только бы она позволила. И тут ее прорвало! Слезы катились ручьем по лицу, не хватало воздуха, она, что есть сил, вцепилась в его куртку. А он вдруг растерялся: что скрутить матерого рецидивиста, выбить холодное оружие их рук, что успокоить плачущую девчонку – для него пара пустяков, но когда заплакала она, но не знал, как реагировать, впервые за два года, что они вместе, он видел ее слезы. Он просто держал ее и, как ребенка, гладил по голове. Слезный поток перешел в рыдания. Неожиданно он прекратился, так же неожиданно, как и начался. Она движением руки отстранила его от себя, размазала рукавицей слезы по лицу и селя прямо на снег. Он стоял, совсем не понимая происходящего. Ровным, безо всякой эмоциональной окраски тоном, она сказала: «А я сделала это, преодолела свой страх перед горкой, я летом побоялась спускаться отсюда за черемухой, а сейчас спустилась». Из всего потока он лишь выцепил слово «горкой». «Ничерта себе, нашла способ борьбы со страхами, чертушка бесшабашная». Но вслух сказал лишь одно: «Дай мне слово, что больше никогда не станешь съезжать с этой горки на лыжах». Она хитро прищурилась и с улыбкой ответила: «А мне не надо больше с нее съезжать, я ее покорила, теперь она мне не интересна,… а поехали домой, я есть уже хочу».

***

Она все смотрела и смотрела на этот склон, да, это было, да безрассудно она тогда поступила. Она отошла от края, прошла через поляну и села на один из двух пеньков, стоящих рядом – их пеньков.

Когда же это было? Лет семь назад, когда они по-осени, набродившись по лесу, пришли сюда с двумя килограммами бананов в пакете. Они их ели, о чем-то болтали. Тогда они так и не доели фрукты, уж больно пить хотелось от сладкого. На обратном пути она подходила к каждой колонке, но в тот день в деревне перекрыли воду. А пить хотелось все сильнее. Он свернул в ограду: «Зайдем к дядьке, попьем, а то до дома точно не дойдем». В сенях она увидела литровую банку с чаем, понюхала, сделала глоток – чай, только уж больно крепкий, но жажда была сильнее. Он выхватил банку у нее из рук: «Ты что творишь? Это же чифир! Вредно столько пить, спать потом не будешь, сердце выскочит!» Он зачерпнул эмалированной кружкой воду в ведре – «На, пей». Остаток пути они шли молча. Он судорожно пытался вспомнить, как оказывать помощь при повышенном давлении и сильном сердцебиении. С такой дозой он не мог заснуть суток трое, это еще в армии было, в Дагестане, тогда поддался на уговоры стариков глотнуть, чтоб первую ночь в карауле ладом выстоять, не уснуть. Потом «караулил» трое суток. А вот она лишь дошла до дивана на кухне рухнула и уснула сном младенца после целого дня беготни по лесу, альпинизму по березам с последующим десантом вниз к нему. Он же просидел весь вечер рядом, периодически проверяя пульс, все ладом. Ночью глаз не сомкнул, все срывался и бежал к ней на кухню, не стал будить ее, уж больно сладко она спала. Утром, в промежутках между управлением по домашним делам забегал, проверял, как она. Она же проснулась только к полудню, отрезала ломоть хлеба, нашарила в холодильнике сало, налила кружку молока и босиком вышла на крыльцо – завтракать на свежем воздухе.

***

Она разглядывала траву на поляне. Высота в самый раз для футбола, только-только проросла. А тогда, в последний год, год их расставания травы еще не было, ведь это было начало апреля. Четвертая годовщина их знакомства. Она вечно забывала день, помнила, что в апреле, а какого числа, так и не запомнила, он всегда ей напоминал. И они за 200 километров от города поехали на это место – «Наш пятачок», как они его называли. Это была их маленькая тайна, одна на двоих. Тогда на капоте его нисана они устроили импровизированный стол, пеньки были еще сырыми, а под ногами хлюпал снег с грязью. Они планировали пожарить сосиски на костре, но сухих дров так и не нашли, пришлось есть сырые и запивать шампанским. Шампанское, в основном, досталось ей, он был за рулем, нужно был еще засветло вернуться обратно. Они были только вдвоем, наслаждались каждым моментом, строили планы на будущее. Находясь в паре километров от деревни, заезжать не стали – ей не к кому уже было ехать, бабули уже не было, а он не решил, что не стоит забегать к родителям на полчаса, обидятся, что не останется, но завтра на работу.

***

Она снова смотрела по сторонам. Какое же все тут родное, свое. Четыре долгих года ее не было тут, а пятачок все тот же, и береза, расщепленная молнией все на том же месте, и снова на ней сережки. И их пеньки, и обрыв, и речка на горизонте, и высокое-высокое небо. Столько воспоминаний нахлынуло сразу.

Но… четыре года назад они расстались. Расстались из-за жестокой подставы. Он не выдержал разрыва, уехал в другой город. Она же, по обыкновению, делала вид, что ничего не случилось, что будто и не было тех лет любви. На самом же деле, только действительно близкие люди могли заметить, как она переживала, но даже им она не открылась, держала все в себе, сама как-то вышла из этого состояния, тогда она отдалилась ото всех, осталась одна, наедине со своей болью, только лишь отлегло, вернулась, но ни слова не говорила о нем. Она его вычеркнула навсегда.

- Шашлык готов, держи – он протянул ей шампур и сел рядом, открыл бутылочку ее любимого «Киндзмараули» (и где только надыбал???) – За нас!

- За нас! – повторила она.

- Давай, начнем все сначала, как будто не было разлуки, забудем все плохое, давай вместе идти вперед, будь моей женой.

Она резко встала. – Поздно. Все забыто. У нас разные пути. А то было. История. В моей жизни нет для тебя места, ты тогда сам так решил. Я пойду вперед, но без тебя. Прощай.

Она надела шлем, завела дедов Урал и поехала в сторону деревни.

- И все равно мы будем всесте, такая любовь не уходит! – крикнул он ей вослед.

Он стоял у обрыва на их пяточке. Сколько же они тут пережили, а сколько еще будет. Он свято верил, что сумеет ее вернуть. Она не могла разлюбить его, нет. Только лишь, как обычно не показывает своих чувств.

Она не спеша подъезжала к дому, где раньше жила бабушка, а теперь кузина с семьей. Все забыто, все перегорело. Он действительно чужой, стал чужим за эти годы. Она так боялась этой встречи, боялась, что на их любимом месте прежние чувства вспыхнут вновь, что возродится то, что она так тщательно старалась уничтожить. Но опасения были напрасны – ничего. Ничего не осталось: ни любви, ни обиды. Она давно его простила великодушно и забыла. Лишь равнодушие. Он один из многих – «привет-пока» - не более…

Предательство разрушило любовь, оставив лишь боль, обиду. Но время лечит («Все пройдет, и это тоже»). И нет уже желания отомстить, он сам себя наказал. Теперь она была свободна, свободна от страха. Она преодолела и это, она смогла. Сама.



Эпилог



Теперь твое сердце свободно, и я надеюсь, что в нем еще есть место для любви. Ты любима, не сомневайся, но для полного счастья ты должна научиться снова любить. Сама.

«Пускай она сто раз обманет,… пускай она печалью станет, но как на свете без любви прожить?».



P. S. Люди, любите, цените любовь! Это так прекрасно. Ведь это наша ЖИЗНЬ!!!

в литературное творчество надо бы!

http://forum.haddan.ru/forumdisplay.php?f=58
вот сюда
почитайте, там 75% не о Хаддане

"Сама", это девиз многих современных девушек.
При чтении показалось навязчивым наличие двух, трех повторений в одном предложении одинаковых местоимений (Она), но прочла с удовольствием.

А та девушка так и не изменилась. Миш, а тебе бы хроники писать, классно получилось (за стилистику потом отдельно скажу).

Да. Интересная вещь. Очень цепляющая. Главное- искренняя. Очень.

Перенесено.

Апну что ли)))
Мих, ты тут часто бываешь, я знаю. Возвращайся. Ты мне нужен.

А мне, да проклянут меня остальные, понравилось больше всего того, что я здесь уже видел Молодец!!!

Мне тоже очень понравилось... Видно, что с душой написано. Так держать!